Секрет
Руслана Юркова
2021
Руслана Юркова
2021
СЕКРЕТ
Однажды ко мне подошла моя сестра и с восторгом рассказала, что впервые за 21 год у неё появился свой личный секрет. Во-первых, удивило, что всю нашу жизнь она разбалтывала мне всё, что с ней случалось. Во-вторых, стало непонятно, зачем кому-то это сообщать, если это секрет. Я думала, что мне можно доверить что угодно. Но в итоге сестра ни словом не обмолвилась своим секретом со мной.
Секреты, скелеты в шкафу, грязное бельё, тайны, изюминки. Все эти слова вроде бы означают одно и то же, но «секрет» звучит как шушуканья девочек на задней парте, «грязное бельё» - как завистливые перешёптывания в недоброжелательной компании, а «изюминка» - как строчка из женского гламурного журнала, который советует своим читательницам скрывать от мужа косметику, иначе он узнает, что длинные ресницы его жёнушки такие пушистые не от природы.
Когда я пыталась понять, почему я не заслужила доверия своей сестры, я узнала, что она просто боится моей реакции. Она не сделала ничего плохого: не убила, не украла, не сломала. Просто она чувствует страх перед тем, что окружающие её люди могут её осудить. Я до сих пор не знаю её секрета, но для себя я поняла, что хранить тайны – значит бояться, что подумают другие о тебе. У каждого есть секреты – маленькие, глупые, серьёзные, крупные, – но мы их храним, потому что это часть нашей истории, и далеко не каждую историю хочется рассказывать.
В моей семье хранить секреты стало почти традицией, только, как учила мама, врать нет смысла, ведь правда обязательно рано или поздно просочится наружу. Лучше всего молчать. Наверное, мои родители слишком серьёзно относятся к поговорке про сор, который нельзя выносить из избы – многие вещи они скрывают даже друг от друга. В какой-то момент я тоже стала почётной наследницей этой традиции. Хотя после долгих раздумий я так и не поняла, почему мы должны всё это скрывать.
Я не понимаю, почему не должна говорить бабушке про мамину операцию. Я не понимаю, почему боюсь рассказать подругам о проблемах, с которыми столкнулась моя семья в этом году. Я не понимаю, почему моя сестра держит от меня в секрете совершенно безобидную часть своей жизни.
Тайны всегда привлекали людей, всё, что было им недоступно, манило с двойной силой. Когда я училась в младших классах, я часто обсуждала с подружками разные сплетни: мы с лёгкостью разбалтывали чужие и свои секреты, потому что в них не было ничего предосудительного или неправильного для детей нашего возраста. Однокласснице нравится мальчик из параллели, две девочки поссорились из-за пустяка, мальчики подрались за игрушку, подружка впервые попробовала накраситься маминой помадой. Но чем взрослее мы становились, тем грязнее становились и сплетни: у одноклассника из семьи ушёл отец, у кого-то очень бедная семья, кто-то приёмный, кто-то растёт с гиперопекающими родителями, кто-то начал курить не только дешёвые сигареты, кто-то гонял на мотоцикле без прав.
В своей тетради я хотела переосмыслить и ценность секретов, и необходимость их хранения. Они стыдные только потому, что мы чувствуем стыд перед другими. Но лично мы страдаем не из-за стыда, а из-за невозможности выговориться. Я долгое время не могла говорить о своих чувствах, потому что тогда мне пришлось бы открыть людям самые неприглядные свои стороны – агрессивные, неприятные, жестокие, обидчивые. Но эти стороны создают самый правдивый портрет моей личности. В то время, как для нас чужие секреты – это не такое больше дело, за свои собственные мы готовы драться до последнего.
Но теперь я – открытая книга.
На обложке, как и на многих иллюстрациях внутри, можно увидеть обнажённую, хотя лучше будет сказать оголённую, натуру. Потому что открытость подразумевает отсутствие любых границ и прикрытий. А спина – самое уязвимое место человека. Дело читателя – сохранить то, чем с ним поделились, или ударить в это самое уязвимое место. Здесь не только мои секреты, но и чужие. Хотя они не настолько разнообразны и интересны, как истории про обратную сторону королевского двора на интервью с Опрой. Но они мои, и они важны для меня. Я переосмыслила и суть.
Однажды ко мне подошла моя сестра и с восторгом рассказала, что впервые за 21 год у неё появился свой личный секрет. Во-первых, удивило, что всю нашу жизнь она разбалтывала мне всё, что с ней случалось. Во-вторых, стало непонятно, зачем кому-то это сообщать, если это секрет. Я думала, что мне можно доверить что угодно. Но в итоге сестра ни словом не обмолвилась своим секретом со мной.
Секреты, скелеты в шкафу, грязное бельё, тайны, изюминки. Все эти слова вроде бы означают одно и то же, но «секрет» звучит как шушуканья девочек на задней парте, «грязное бельё» - как завистливые перешёптывания в недоброжелательной компании, а «изюминка» - как строчка из женского гламурного журнала, который советует своим читательницам скрывать от мужа косметику, иначе он узнает, что длинные ресницы его жёнушки такие пушистые не от природы.
Когда я пыталась понять, почему я не заслужила доверия своей сестры, я узнала, что она просто боится моей реакции. Она не сделала ничего плохого: не убила, не украла, не сломала. Просто она чувствует страх перед тем, что окружающие её люди могут её осудить. Я до сих пор не знаю её секрета, но для себя я поняла, что хранить тайны – значит бояться, что подумают другие о тебе. У каждого есть секреты – маленькие, глупые, серьёзные, крупные, – но мы их храним, потому что это часть нашей истории, и далеко не каждую историю хочется рассказывать.
В моей семье хранить секреты стало почти традицией, только, как учила мама, врать нет смысла, ведь правда обязательно рано или поздно просочится наружу. Лучше всего молчать. Наверное, мои родители слишком серьёзно относятся к поговорке про сор, который нельзя выносить из избы – многие вещи они скрывают даже друг от друга. В какой-то момент я тоже стала почётной наследницей этой традиции. Хотя после долгих раздумий я так и не поняла, почему мы должны всё это скрывать.
Я не понимаю, почему не должна говорить бабушке про мамину операцию. Я не понимаю, почему боюсь рассказать подругам о проблемах, с которыми столкнулась моя семья в этом году. Я не понимаю, почему моя сестра держит от меня в секрете совершенно безобидную часть своей жизни.
Тайны всегда привлекали людей, всё, что было им недоступно, манило с двойной силой. Когда я училась в младших классах, я часто обсуждала с подружками разные сплетни: мы с лёгкостью разбалтывали чужие и свои секреты, потому что в них не было ничего предосудительного или неправильного для детей нашего возраста. Однокласснице нравится мальчик из параллели, две девочки поссорились из-за пустяка, мальчики подрались за игрушку, подружка впервые попробовала накраситься маминой помадой. Но чем взрослее мы становились, тем грязнее становились и сплетни: у одноклассника из семьи ушёл отец, у кого-то очень бедная семья, кто-то приёмный, кто-то растёт с гиперопекающими родителями, кто-то начал курить не только дешёвые сигареты, кто-то гонял на мотоцикле без прав.
В своей тетради я хотела переосмыслить и ценность секретов, и необходимость их хранения. Они стыдные только потому, что мы чувствуем стыд перед другими. Но лично мы страдаем не из-за стыда, а из-за невозможности выговориться. Я долгое время не могла говорить о своих чувствах, потому что тогда мне пришлось бы открыть людям самые неприглядные свои стороны – агрессивные, неприятные, жестокие, обидчивые. Но эти стороны создают самый правдивый портрет моей личности. В то время, как для нас чужие секреты – это не такое больше дело, за свои собственные мы готовы драться до последнего.
Но теперь я – открытая книга.
На обложке, как и на многих иллюстрациях внутри, можно увидеть обнажённую, хотя лучше будет сказать оголённую, натуру. Потому что открытость подразумевает отсутствие любых границ и прикрытий. А спина – самое уязвимое место человека. Дело читателя – сохранить то, чем с ним поделились, или ударить в это самое уязвимое место. Здесь не только мои секреты, но и чужие. Хотя они не настолько разнообразны и интересны, как истории про обратную сторону королевского двора на интервью с Опрой. Но они мои, и они важны для меня. Я переосмыслила и суть.
Я с детства хотела заниматься творчеством, но у меня никогда особо не получалось. Я ходила на уроки рисования, но меня постоянно ограничивали темой или материалами; я училась играть на гитаре, но быстро поняла, что музыкального слуха у меня нет; я ходила на курсы танцев, но мне быстро надоедало. Наверное, во всём виновата моя непостоянная натура (я просто близнецы по знаку зодиака), а возможно отсутствие Учителя, который бы направлял мои творческие порывы в верное русло.
Я обожала рисовать людей, но консервативные почитатели классики уверяли, что без глубоких знаний анатомии мне нельзя приступить даже к портретам.
Я обожала рисовать акварелью, как гуашью, и гуашью – как акварелью. Ребёнку всё равно на особенности материалов. Ребёнок просто творит так, как он хочет. Для ребёнка не существует критики, он творит для себя, а не для признания.
Я обожала воплощать в жизнь свои эксперименты. Но меня держало в узде существование правил, которые висели надо мной скучной, мрачной и однообразной тучей. Как же всем всё равно, каким образом художник накладывает штрихи, если в итоге у него получается шедевр!
В одиннадцатом классе я поняла, что искусство и ремесло – две разные вещи. Когда ты пишешь один и тот же портрет 12 лет – это искусство. Да Винчи мог себе это позволить, но современный человек – нет. Для человека 21 века доступно только ремесло, те, кто может заниматься чистым искусством, обычно заняты более приятными вещами. Но и ремесло иногда бывает интересным. По крайней мере я так думала, когда поступала на факультет журналистки. Я так думаю до сих пор, но некоторые устаревшие практики, которые продолжают культивировать застрявшие в своих прошлых успехах преподаватели (думаю, их имена не стоят упоминания здесь), заставляют меня сомневаться в принятых мною истинах.
Тем не менее, когда закончились однообразные схемы написания мягкой и жёсткой новости, скучные полуторачасовые обсуждения пятиминутного видеорепортажа, который среднестатистический зритель проглотит и тут же забудет, и начались тексты, призывающие нас дать какую-нибудь оценку, высказать своё мнение, хотя бы выбрать интересующую нас социальную тему, я уже забыла, кто я есть.
События последних трёх лет учёбы в университете и жизни в совершенно чужом мне городе в другой стране заставили меня одновременно и раскрыться, и запереть себя настоящую под семью печатями. В своём родном городе я не могла показать себя миру: за чуть более нестандартный внешний вид можно было получить не только осуждающие взгляды, но и пару синяков; всего пары государственных музеев искусства явно не хватало для фанатов всяких Бэнкси и Покрасов Ломпасов; любое хобби кроме футбола встречалось непониманием, а на любовь к чтению косились с подозрением.
Если говорить кратко, там я задыхалась не только от пыли и сорокаградусной знойной жары.
Санкт-Петербург встретил меня свежим ветром и бесконечной лестницей факультета журналистики. Волнение из-за смены места жительства и начала взрослой жизни, страх не влиться в новый коллектив, бюрократический ад, с которым мне пришлось столкнуться на первом году обучения, не оставили мне время на любимые занятия.
В момент, когда я уже разучилась держать в руках карандаш, а бесконечное количество скетчбуков скупалось мною только ради украшения книжной полки, я узнала о проекте, который создавался прямо у меня под носом.
На четвёртом этаже здания моего университета в закутке, который невозможно обнаружить случайно, висели плакаты, какие-то интересные надписи. Появилось ощущение, что это было яркое пятно в сером здании нашего факультета. И в этом закутке создавалась «Тетрадь».
Впервые увидев «Тетрадь», я была в восторге от простоты её создания, от очень личной подачи каждого создателя и каждой создательницы, которые были готовы выставить это на взгляд публики.
Помню, как на перовом курсе преподаватель с непривычной короткой фамилией рассказывал, что книга – это средство коммуникации сквозь время. Читатель же получает информацию от писателя сквозь года, десятилетия, века. «Тетрадь» была такой же. У каждого автора тетради был свой собственный код: кто-то сосредотачивался на тексте, кто-то больше полагался на иллюстрации или фотографии, но каждый код было интересно разгадывать, он чем-то откликался в душе.
Да Винчи в этот момент просто упал с моего воображаемого пьедестала вместе с Микеланджело и Рафаэлем. Передо мной было идеальное сочетание искусства и ремесла, которое я так давно искала.
Когда я села за свою первую тетрадь, я внезапно осознала, что я могу прикоснуться к созданию чего-то более важного, чем любые журналистские тексты, которые со временем потеряют и актуальность, и память читателей. Тетрадь напечатана на бумаге – очень хрупком, по сути, материале, – но она вечна.
Мои мысли были заняты тетрадью круглосуточно, но это не угнетало меня, как мысли об учёбе или работе. Они дарили мне силы продолжать творить. Я использовала все свои любимые материалы, смешивала все свои любимые техники в письме и рисовании и впервые нашла гармонию.
Я обожала рисовать людей, но консервативные почитатели классики уверяли, что без глубоких знаний анатомии мне нельзя приступить даже к портретам.
Я обожала рисовать акварелью, как гуашью, и гуашью – как акварелью. Ребёнку всё равно на особенности материалов. Ребёнок просто творит так, как он хочет. Для ребёнка не существует критики, он творит для себя, а не для признания.
Я обожала воплощать в жизнь свои эксперименты. Но меня держало в узде существование правил, которые висели надо мной скучной, мрачной и однообразной тучей. Как же всем всё равно, каким образом художник накладывает штрихи, если в итоге у него получается шедевр!
В одиннадцатом классе я поняла, что искусство и ремесло – две разные вещи. Когда ты пишешь один и тот же портрет 12 лет – это искусство. Да Винчи мог себе это позволить, но современный человек – нет. Для человека 21 века доступно только ремесло, те, кто может заниматься чистым искусством, обычно заняты более приятными вещами. Но и ремесло иногда бывает интересным. По крайней мере я так думала, когда поступала на факультет журналистки. Я так думаю до сих пор, но некоторые устаревшие практики, которые продолжают культивировать застрявшие в своих прошлых успехах преподаватели (думаю, их имена не стоят упоминания здесь), заставляют меня сомневаться в принятых мною истинах.
Тем не менее, когда закончились однообразные схемы написания мягкой и жёсткой новости, скучные полуторачасовые обсуждения пятиминутного видеорепортажа, который среднестатистический зритель проглотит и тут же забудет, и начались тексты, призывающие нас дать какую-нибудь оценку, высказать своё мнение, хотя бы выбрать интересующую нас социальную тему, я уже забыла, кто я есть.
События последних трёх лет учёбы в университете и жизни в совершенно чужом мне городе в другой стране заставили меня одновременно и раскрыться, и запереть себя настоящую под семью печатями. В своём родном городе я не могла показать себя миру: за чуть более нестандартный внешний вид можно было получить не только осуждающие взгляды, но и пару синяков; всего пары государственных музеев искусства явно не хватало для фанатов всяких Бэнкси и Покрасов Ломпасов; любое хобби кроме футбола встречалось непониманием, а на любовь к чтению косились с подозрением.
Если говорить кратко, там я задыхалась не только от пыли и сорокаградусной знойной жары.
Санкт-Петербург встретил меня свежим ветром и бесконечной лестницей факультета журналистики. Волнение из-за смены места жительства и начала взрослой жизни, страх не влиться в новый коллектив, бюрократический ад, с которым мне пришлось столкнуться на первом году обучения, не оставили мне время на любимые занятия.
В момент, когда я уже разучилась держать в руках карандаш, а бесконечное количество скетчбуков скупалось мною только ради украшения книжной полки, я узнала о проекте, который создавался прямо у меня под носом.
На четвёртом этаже здания моего университета в закутке, который невозможно обнаружить случайно, висели плакаты, какие-то интересные надписи. Появилось ощущение, что это было яркое пятно в сером здании нашего факультета. И в этом закутке создавалась «Тетрадь».
Впервые увидев «Тетрадь», я была в восторге от простоты её создания, от очень личной подачи каждого создателя и каждой создательницы, которые были готовы выставить это на взгляд публики.
Помню, как на перовом курсе преподаватель с непривычной короткой фамилией рассказывал, что книга – это средство коммуникации сквозь время. Читатель же получает информацию от писателя сквозь года, десятилетия, века. «Тетрадь» была такой же. У каждого автора тетради был свой собственный код: кто-то сосредотачивался на тексте, кто-то больше полагался на иллюстрации или фотографии, но каждый код было интересно разгадывать, он чем-то откликался в душе.
Да Винчи в этот момент просто упал с моего воображаемого пьедестала вместе с Микеланджело и Рафаэлем. Передо мной было идеальное сочетание искусства и ремесла, которое я так давно искала.
Когда я села за свою первую тетрадь, я внезапно осознала, что я могу прикоснуться к созданию чего-то более важного, чем любые журналистские тексты, которые со временем потеряют и актуальность, и память читателей. Тетрадь напечатана на бумаге – очень хрупком, по сути, материале, – но она вечна.
Мои мысли были заняты тетрадью круглосуточно, но это не угнетало меня, как мысли об учёбе или работе. Они дарили мне силы продолжать творить. Я использовала все свои любимые материалы, смешивала все свои любимые техники в письме и рисовании и впервые нашла гармонию.
